Георгий Заборский, архитектор, консультант в области городского развития, член стратегического ядра сообщества «Прогрессор»
Давайте для начала определимся с основным понятием, которым мы оперируем. Я сознательно использую термины, смысл которых ни в русском, ни в английском еще не успел зафиксироваться намертво. Креативный город для меня – это следующая ступень развития управления по сравнению с индустриальным городом. Индустриальным городом управляла сравнительно небольшая группа экспертов, опирающихся на статистические модели. А статистика, как известно, не содержит вообще ничьих личных интересов. Так что и среда города, оказывается, создана не для меня, не для вас, а для никогда не существовавшего «среднего человека». С появлением технологии культуры современных коммуникаций и таких феноменов, как стартап-культура, стало возможным опираться не на статистику, а на конкретные инициативы сообществ и малых групп по локальной реогранизации среды. Таким образом, «креативный город» становится гораздо более разнообразным и содержит в себе пространства, реализующие и развивающие потенциал самых разных социальных групп.
В рамках проекта «Креативный город» в Минске мы рассматриваем создание новых узлов городской ткани. Пространств, в ограниченных пределах которых будет создана очень плотная среда междисциплинарных коммуникаций. Эти пространства будут отличаться от существующих в настоящее время в нашем городе «креативных» площадок в первую очередь степенью своей открытости и гибкости. Они должны быть менее элитарны, чем существующие художественные галереи и киноклубы, так как без этого невозможно будет реализовать их функцию пространств для развития потенциала горожан.
Для чего нам нужны такие пространства?
1) Чтобы обеспечить творческой молодежи среду, настолько же богатую возможностями для обучения, самообучения, обмена навыками, экспериментирования и реализации собственного видения города, мира, насколько богаты этими качествами крупнейшие креативные центры мира – Лондон, Берлин, Москва;
2) Чтобы направить уже накопленную энергию дискомфорта и творческого поиска, противоречия между искомым и существующим настоящим на реализацию сценариев будущего на нескольких отдельно взятых экспериментальных площадках;
3) Чтобы транслировать наиболее успешные решения конкретных задач (неважно, в сфере IT, живописи, управления ресурсами или градостроительства), опробованные в «креативных пространствах» в большую по масштабу среду района, города, республики.
Мы помним, что «будущее уже здесь, просто оно неравномерно распределено» (из статьи американского футуролога и писателя-фантаста Уильяма Гибсона в журнале Economist – прим.), и стремимся сделать так, чтобы одним из мест сосредоточения будущего стал Минск.
Сергей Любимов, координатор Лаборатории критического урбанизма (ЕГУ)
Культура стартапов мне тоже нравится больше, чем культура управления в индустриальных моделях, и не я один хотел бы, чтобы эта культура занимала больше места в Минске. Но мне не нравится популизм в духе идеи создать в Беларуси Силиконовую долину, которая заявлялась еще в 2004 году в послании «национальному собранию и белорусскому народу». Риторика о стадиях городского развития, статистике, элитарности минских художественных галерей и киноклубов, косвенное сравнение Минска с Лондоном, Москвой и Берлином – либо популистская, либо в буквальном смысле безграмотная.
«Креативный город» – это точно не ступень развития управления городом, приходящая после индустриальной ступени. Скорее «креативный город» – это один из ярлыков для так называемого предпринимательского города, где городское управление – уже не менеджеры-технократы, лишь распределяющие ресурсы, но предприниматели, обязанные правилами игры самостоятельно создавать и коммерциализировать ресурсы. Из-за таких правил игры, а значит, и выросшей конкуренции, появляется необходимость в позиционировании городов. Некоторые из предпринимательских городов позиционируют себя «креативными», например, уже упомянутый Берлин. Главный аргумент для такого позиционирования – относительно большое количество рабочих мест (чаще всего, краткосрочных), требующих серьезных навыков и творческого подхода, по отношению к количеству рабочих мест в производстве, сфере услуг и корпорациях.
Если мы говорим о «креативном городе» как о специфическом управлении городом, нам нужно начинать с анализа существующей модели управления, существующих ресурсов и сопоставления результатов этого анализа с существующими инициативами. Не называя белорусскую модель городского развития вертикальной и не понимая эффектов такой вертикали, сложно даже начать ориентироваться в возможных стратегиях. В пионерском лагере тоже кто-то играет на трубе, кто-то – в шахматы, а кто-то занимается гимнастикой, и все они общаются между собой. Но мы ведь не называем пионерский лагерь «креативным пространством».
Если бы я сейчас занимался проектом пространств для стартапов в Минске, я бы:
– перестал использовать термины «креативное пространство» или «креативный город»;
– перестал ориентироваться как на так называемые глобальные или центральные города (как Лондон), так и на российские города;
– определился со сферами занятости, которые относительно успешно функционируют в Минске вне вертикали (даже если используют инфраструктуру вертикали) и могут быть обогащены навыками из других сфер;
– определился с наиболее крупной из этих сфер по параметрам международных связей и капитализации (в Минске этой сферой, видимо, будет IT);
– изучил форму работы и рабочих мест в этой сфере и начал думать о том, как ее можно смешать с другими сферами и для каких результатов;
– выбрал сходный с минским городской, политический и культурный контекст, закономерности и возможный инструментарий которого нужно учитывать (не повторять). По моей интуиции, таким контекстом мог бы стать контекст городов бывшего ГДР (Восточной Германии до и после объединения Германии), но не Берлина. Параметры сходства – дисциплинированное, относительно неплохо образованное, но не предпринимательское население; репрессивное государство; опасность массовой эмиграции; кризис институционализированной идентификации с собственной средой и зависимость от внешних культурных тенденций.
Сергей Харевский, историк архитектуры, культуролог, преподаватель ЕГУ
В Минске были креативные пространства. Например, Немига, территория Замчища, улица Торговая, набережные Свислочи в центре города... Огромные для европейского города пространства. Однако они прежде не были осмыслены, а сейчас находятся в состоянии уничтожения... «Кровавые бреги Немиги не добром были посеяны»... Какая судьба может быть у города, если рассказ о нем начать вот так? Даже с сегодняшнего литовского языка древнее балтское имя «Немига» переводится буквально «бессонница». А Менка, название речки, которая и дала имя белорусской столице, переводится как «незначительная», «маленькая». Кстати, тот, древнейший Минск возник между V и VI веками, на мысе между ручьем Дунай и речкой Менкой, в 15 километрах от нынешнего города.
Минск всегда был изменчив. Это город, в который невозможно вернуться. Из него можно только уйти. Возвращаться можно в города над Вислой, Дунаем или Невой. Стоит же отбыть из Минска, и ... Там, где некогда ходил в школу, нет того дома, нет того дерева, нет и той реки.
Минск сам по себе понятие креативное, изменяющееся и подвижное. Судьба стирает его, и это происходит быстрее, чем естественная смена поколений. Еще в середине XIX века Владислав Сырокомля заметил, что в Минске как нарочно стираются любые воспоминания. Даже на картинах и рисунках 1970-1980-х годов нынешнее поколение уже не узнает своего города. Каким бы его хотели видеть сами минчане? Павел Шпилевский в 1854 году написал в журнале «Современник»: «Минск принадлежит к числу больших и красивых градов Западной России, и при настоящем своем благоустройстве и обновленном виде... может быть назван столицей Белоруссии; он обширнее и щеголеватее Могилева и Витебска». Вот, собственно, самое меткое определение того, каким свой город хотели бы видеть минчане.
В Минске бывали все короли Речи Посполитой и все императоры России. Бывали здесь сказочник Андерсен и журналист Конан Дойль, поэт Ян Райнис и писатель Ромен Роллан. Минск попал в книги Генри Миллера и Джоан Роулинг. Минск сыграл исключительно важные роли в истории Польши, России и Украины. Но все многоцветье этого калейдоскопа так и не сложилось в единую картину. Осталось только определиться, чем является этот город для тех, кто тут родился и живет... Укрепление национального самосознания, культивирование исторической идентичности, защита и развите национального языка не являются задачами теперешней власти. Более того, усилия государства направлены на консервацию советского иждивенческого менталитета, состояния несубъектности белорусской культуры, несуверенности того же самого государства. Как результат – вторичность местного интеллектуального продукта и его заведомая провинциальность.
Креативность в городе, ритм и настроение в котором определяются бюрократической массой, транслирующей примитивный сервилизм, необходима повсеместно. Кумач и незатейливые по мысли и исполнению политические билборды утомляют. Но гораздо более утомляет иное. В современном Минске самое досадное – отсутствие значимости. Во всем. В проектах, мыслях, осознании своего маргинального существования и неказистых планах начальства. Она, нынешняя незначимость, утомляет и обезоруживает, как отсутствие предмета разговора.
Значимость может программироваться самими зодчими или обществом, что потребует утверждения своих идеалов или устремлений. А что делать, если идеалов уже нет, а об устремлениях еще не задумались? И дело тут вовсе не в абсолютном масштабе сооружений. Мы узнаем назначение зданий по их формам. Но в Минске метро, зарытое в землю, выглядит дворцом, а дворцы выглядят промышленными объектами, вокзалы – крытыми рынками, и наоборот. В центре города сохранились так любимые теперешней властью хрущевки, которые лелеют, подкрашивают и модернизируют, а самые значимые в архитектурном и культурном смысле объекты выносятся на окраины – например, черный бриллиант Национальной библиотеки.
Но Минск не обвинишь в отсутствии вкуса. Его пресловутая щеголеватость и поныне предопределяет многое. Несмотря на большое количество советской милитаристской символики и алого кумача, которым щедро расцвечивают город на частые военные праздники. Несмотря на то, что власть видит угрозу именно в национальной идентичноcти, всячески ее уродуя и выкорчевывая, белорусы все более отчетливо дифференцируют себя среди других. Ибо белорусскость, иногда эфемерная или иррациональная, все же выполняет свои функции. Она позволяет идентифицироваться в мире, продуцируя упорядоченную или специально искаженную информацию, определяет общие ценности (человек – государство, предки – потомки, прошлое – будущее), обеспечивая устойчивое психологическое самоощущение («у нас – так, а у них – так», «наши победили» и так далее). Однако как долго это может длиться в таком зыбком состоянии, национальной недоделанности, не-субъектности?
Минск, по сути, никогда и не был индустриальным городом. Со времен царя Павла I Минск – город управленческой бюрократии, рай для чиновников. Именно оно, многочисленное и безликое начальство, а не, к примеру, интеллигенция или крестьянство, определяло облик города. Трудно представить, что ему сегодня вдруг понадобится креативность... Ради какой цели им надо возрождать и интерпретировать идентичность Минска, разнообразить его культурную и социальную жизнь, создавать его многоликость?
Если оставить в стороне Лондон и Берлин, а обратиться к более реалистичным примерам, то увидим, что при населении в два раза больше, чем в Праге, и в три раза больше, чем в Вильнюсе, Минск безнадежно, непоправимо уступает им в человеческом развитии, в разнообразии культуры, интеллектуальном потенциале... Минск в культурном отношении и в сфере обслуживания куда скромнее, даже чем Львов или Каунас. Из этого и надо исходить. Целью создания креативных пространств в нашем случае должно быть возрождение и развитие собственной идентичности, интерпретация истоического наследия, сохранение и увеличение природного потенциала, гуманизации городского пространства: создание пешеходных зон, безбарьерной среды, площадок для стариков и детей, насыщение художественной пластикой.
Но ночью, в зареве дешевого счастья главного проспекта или в беспроглядной тьме дворов, мы совсем не имеем уверенности в сущности и назначении всего, что нас здесь окружает. Щеголеватость неуверенных в себе людей выглядит порой невероятно грустно...